Библиотека

учила
меня
всякий раз,
когда беседовала со мной
о
любви. А однажды она спросила меня:
- В чем,
по-твоему, Сократ, причина этой любви и
этого вожделения? Не
замечал ли
ты, в
сколь необыкновенном
состоянии
бывают
все
животные, и
наземные и пернатые, когда они охвачены страстью деторождения? Они пребывают
в любовной
горячке
сначала
во время
спаривания, а потом
-
когда кормят
детенышей, ради
которых они готовы и бороться
с самыми сильными, как бы ни
были слабы
сами, и умереть, и голодать, только чтобы их выкормить, и вообще
сносить все, что угодно. О людях еще можно подумать, - продолжала она, - что
они делают это по велению разума, но в чем
причина таких любовных порывов у
животных, ты можешь сказать?
И я снова сказал, что не знаю.
- И ты рассчитываешь стать знатоком
любви, - спросила она, -
не поняв
этого?
- Но ведь я же, как я только что сказал, потому и хожу к тебе, Диотима,
что
мне
нужен
учитель.
Назови же мне
причину
и этого
и всего другого,
относящегося к любви!
-
Так
вот, - сказала она, - если ты убедился, что
любовь по
природе
своей - это стремление
к тому, о чем мы не раз уже говорили, то
и тут тебе
нечему удивляться.
Ведь у животных, так же как и
у людей, смертная природа
стремится
стать по
возможности бессмертной
и вечной.
А достичь этого она
может только одним
путем -
порождением,
оставляя
всякий раз новое вместо
старого;
ведь даже за то время, покуда о любом живом существе говорят,
что
оно живет и остается самим
собой
-
человек, например, от
младенчества до
старости считается одним и тем же лицом, - оно никогда не бывает одним и тем
же, хоть и числится прежним, а всегда обновляется,
что-то непременно теряя,
будь то волосы, плоть, кости, кровь или вообще все телесное,
да и не только
телесное, но и то, что
принадлежит душе:
ни у кого не остаются без перемен
ни
его привычки
и нрав, ни мнения,
ни желания, ни радости, ни горести, ни
страхи, всегда
что-то появляется,
а что-то утрачивается. Еще удивительнее,
однако,
{25}
обстоит дело
с
нашими знаниями:
мало того что
какие-то знания у нас
появляются, а какие-то мы
утрачиваем
и,
следовательно, никогда
не бываем
прежними и
в отношении
знаний, -
такова же
участь каждого
вида знаний в
отдельности.
То,
что называется упражнением, обусловлено
не чем иным, как
убылью знания, ибо
забвение - это
убыль
какого-то
знания,
а упражнение,
заставляя нас вновь вспоминать забытое, сохраняет нам знание настолько,
что
оно кажется прежним. Так вот, таким же образом сохраняется и все смертное: в
отличие
от
божественного,
оно не
остается всегда
одним
и тем
же,
но,
устаревая и уходя, оставляет новое свое подобие. Вот каким способом, Сократ,
- заключила
она, -
приобщается к
бессмертию
смертное
-
и тело,
и
все
остальное. Другого способа нет. Не удивляйся
же,
что каждое живое существо
по природе
своей заботится о своем
потомстве.
Бессмертия ради сопутствует
всему на свете рачительная эта любовь.
Выслушав ее речь, я пришел в изумление и сказал:
- Да неужели, премудрая Диотима, это действительно так?
И она отвечала, как отвечают истинные мудрецы:
- Можешь быть уверен
в этом, Сократ.
Возьми
людское
честолюбие - ты
удивишься
его
бессмысленности,
если не
вспомнишь то, что
я
сказала,
и
упустишь из
виду,
как одержимы люди
желанием
сделать
громким
свое имя,
"чтобы на вечное время стяжать бессмертную славу",
ради
которой они готовы
подвергать
себя
еще
большим
опасностям,
чем ради своих
детей,
тратить
деньги,
сносить любые тяготы,
умереть, наконец.
Ты думаешь, -
продолжала
она,
-
Алкестиде захотелось ..далее