Библиотека

и невеждами,
а Эрот к
ним
и
принадлежит. Ведь
мудрость - это одно из самых прекрасных на свете благ, а Эрот - это любовь к
прекрасному,
поэтому
Эрот
не может
не
быть
философом,
т.е.
любителем
мудрости,
а
философ
занимает
промежуточное
положение
между мудрецом
и
невеждой.
Обязан
же он этим опять-таки своему
происхождению: ведь
отец у
него мудр и богат,
а мать не
обладает ни мудростью, ни богатством. Такова,
дорогой Сократ, природа этого гения. Что же касается твоего мнения об Эроте,
то в нем нет ничего удивительного. Судя по твоим словам, ты считал, что Эрот
есть
предмет
любви, а
не
любящее начало.
Потому-то,
я
думаю,
Эрот
и
показался
тебе
таким прекрасным.
Ведь предмет
любви
и
в самом
деле
и
прекрасен,
и
нежен,
и полон
совершенства, и достоин
зависти.
А любящее
начало имеет другой облик, такой, примерно, как я сейчас описала.
{22}
Тогда я сказал ей:
-
Пусть так,
чужеземка,
ты говорила прекрасно.
Но если Эрот
таков,
какая польза от него людям?
- А это, Сократ, -
сказала она, - я сейчас и попытаюсь тебе объяснить.
Итак, свойства и происхождение Эрота тебе известны, а представляет он собой,
как ты говоришь, любовь к прекрасному.
Ну, а если бы нас спросили:
"Что же
это такое,
Сократ и
Диотима, любовь к
прекрасному?"
- или, выражаясь еще
точнее: "Чего же хочет тот, кто любит прекрасное?"
- Чтобы оно стало его уделом, - ответил я.
- Но
твой ответ,
- сказала она, - влечет за собой следующий вопрос, а
именно: "Что же приобретет тот, чьим уделом станет прекрасное?"
Я сказал, что не могу ответить на такой вопрос сразу.
- Ну,
а
если
заменить слово
"прекрасное" словом "благо"
и спросить
тебя: "Скажи, Сократ, чего хочет тот, кто любит благо?"
- Чтобы оно стало его уделом, - отвечал я.
- А что приобретает тот, чьим уделом окажется благо? - спросила она.
- На это, - сказал я, - ответить легче. Он будет счастлив.
-
Правильно,
счастливые
счастливы
потому,
что обладают
благом,
-
подтвердила она. - А спрашивать, почему хочет быть счастливым тот, кто хочет
им быть, незачем. Твоим ответом вопрос, по-видимому, исчерпан.
- Ты права, - согласился я.
-
Ну,
а
это
желание и эта любовь присущи, по-твоему, всем
людям, и
всегда ли они желают себе блага, по-твоему?
- Да, - отвечал я. - Это присуще всем.
- Но
если все и всегда любят одно и то же,
- сказала она, - то почему
же, Сократ, мы говорим не обо всех, что они любят, а об одних говорим так, а
о других - нет?
- Я и сам этому удивляюсь, - отвечал я.
- Не
удивляйся,
-
сказала
она.
-
Мы
просто
берем одну
какую-то
разновидность
любви и, закрепляя
за
ней название общего понятия,
именуем
любовью только ее, а другие разновидности называем иначе.
- Например? - спросил я.
- Изволь,
- отвечала она. -
Ты
знаешь, творчество - понятие широкое.
Все,
что
вызывает
переход
из
небытия
в
бытие,
-
творчество,
и,
следовательно, создание любых произведений искусства и ремесла можно назвать
творчеством, а всех создателей - их творцами.
{23}
- Совершенно верно, - согласился я.
- Однако,
-
продолжала
она, -
ты
знаешь,
что
они
не
называются
творцами,
а
именуются
иначе,
ибо
из всех видов творчества выделена одна
область
-
область
музыки
и
стихотворных
размеров, к
которой и принято
относить
наименование
"творчество".
Творчеством
зовется
только
она,
а
творцами-поэтами - только те, кто в ней подвизается.
- Совершенно верно, - согласился я. ..далее